– И? – Солод почесал голый живот.
– Так вот, результат следствия нулевой. – Гурский громко щелкнул пальцами, будто из пистолета выстрелил. – Мы не оставили ментам ни одной зацепки.
– Хвалилась овца, что у нее хвост, как у жеребца, – громко сказал Солод. – Работу вы сделали грязно. Положили двух ментов – это главное. Ко всему прочему, на месте оказался неизвестный мужик, который едва не изнасиловал женщину. И этому уроду вы позволили уйти живым.
– Он ушел, потому что в тот момент Клоков перезаряжал автомат, – пролепетал Гурский. – Тот хрен был ранен, может быть, смертельно. Но это неважно, что он ушел. По виду это какой-то чурка. Если он не подох от ран, то наверняка наложил в штаны и уехал к себе домой пасти баранов. Тут нечего беспокоиться.
– Вы чуть не провалили дело, – продолжал кипятиться Солод. – А теперь заваливаетесь сюда, еще и пальцы гнете… Понты гоняете: зацепки они не оставили… Сказал бы я тебе, как это называется. Одним коротким словом. Слушай, Вадим, давно хотел спросить. Только честно отвечай. Ты, случайно, не страдаешь какими-то тяжелыми заболеваниями головы?
Гурский пожал плечами.
– Странно, странно, – продолжил Солод. – Или ты от меня свою болезнь скрываешь? Кисты мозга у тебя нет? Ну, что, угадал? В точку?
– Нет у меня никакой кисты.
Голова Гурского поникла. Солод прав: работа грязная, грубая. И если бы не тот ночной ливень, смывший все следы, ментовское следствие двигалось бы скорее. Он вспомнил, как Паша Клоков достал из-под плаща автомат; ударила очередь, и… Если честно, выбирать было не из чего: или ты стреляешь, или в тебя стреляют. Кроме того, под угрозой оказался исход дела, над которым работали два месяца, в которое хозяин вбухал кучу денег.
… В тот день все шло гладко. Гурский ходил за этой бабой по пятам с утра до вечера. Сел в одну электричку и доехал до Апрелевки. В условленном месте стояла машина, за рулем сидел Паша Пулемет. Лил дождь, Гурский шел за телкой по ночным улицам. А потом сделал все, чтобы делюга прошла гладко и тихо: догнал, ударил… И откуда взялся тот мужик в рабочей спецовке, откуда понаехали менты – до сих пор не понять.
– Ну, чего у тебя за вопрос? – Солод поморщился. – Говори.
– Есть утечка из милицейских источников: у следствия появился свидетель. Некий Петр Афонин. Торгует на местном рынке. Уж чего он видел, непонятно. Живет через дом от места происшествия. Но менты зашустрили, когда нашли этого таракана. Переселили его в какое-то новое место… Черт знает куда. Подальше от людских глаз. В своей квартире Афонин больше не появляется. Ментам хочется, чтобы он дожил до суда. Мы по своим каналам поискали – ничего. Но оставлять этого Афонина… Оставлять его никак нельзя…
– Почему я об этом слышу только сейчас? – прошипел Солод.
– Информация вчера поступила. Вечером.
– Ладно, идите, – махнул рукой Солод и выругался вдогонку.
Вера Снегирева, одноклассница и старая подруга Аллы Носковой, жила в лабиринте старых переулков возле Садового кольца. Окна квартиры выходили на небольшой скверик, где в хорошую погоду она гуляла с сыном, пятилетним Сашей.
Старшая дочка Анечка сегодня была у бабушки. Перед тем, как отправиться с ребенком на прогулку, Снегирева долго стояла у окна, глядя на крыши старых домов. Затем она медленно осушила стакан крепленого вина. Подумала и выпила еще полстакана. Глаза чесались, будто она лук резала; хотелось заплакать, но она не заплакала.
Посидев в скверике полчаса, Вера терпеливо наблюдала за тем, как Саша катает по песку, загаженному собаками, машину из пластмассы. Машина была красивой, с красным кузовом и синими колесами. Когда это увлекательное зрелище ей надоело, она попросили старушку, сидевшую на той же скамейке, присмотреть за мальчиком пару минут. Вера вернулась немного позднее. Ее походка сделалась расслабленной, щеки порозовели, она чувствовала себя лучше. Хотелось переброситься с кем-то словом, но старуха пошла домой, а рядом никого не оказалось.
Вера подняла взгляд и увидела двух мужчин и женщину, свою бывшую одноклассницу Аллу Носкову, приближавшихся к ней. Она поднялась навстречу; хмель, туманивший голову, вдруг выветрился. На глаза навернулись слезы, а в глотке запершило, будто кто-то водил по гортани сухой травинкой. Вере захотелось опуститься на колени и попросить прощения за прежние и будущие грехи.
– Здравствуй, Вера.
Алла встала напротив, в двух шагах от подруги, внимательно посмотрела ей в глаза и спросила, кивнув на ребенка:
– Это твой Сашка?
– Симпатичный, правда? Похож на моего второго мужа. Теперь уже бывшего.
Вера неожиданно всхлипнула, шагнула вперед, крепко обняла подругу за плечи. Так постояла минуту, потом отступила назад. Вытащила из кармана мятую пачку сигарет и прикурила. Ее пальцы подрагивали. Радченко и Гуляев стояли в стороне, прислушиваясь к разговору.
– Ни хрена не получится, – тихо сказал Стас. – Она уже передумала.
Снегирева бросила окурок на землю и наступила на него носком туфли.
– Пара мужиков пришли ко мне. И сказали, чтобы я не вздумала оказать тебе какую-то услугу. Я ничего не поняла. Я спросила, что за услуга? Они ответили, мол, это неважно. Просто надо быть умной, чтобы самой прожить подольше. И чтобы дети пожили. Они оставили на столе деньги. У меня совсем никак с деньгами… Бывший муж ничего не платит. Живем на зарплату матери. И тут эти деньги…
– Сколько они дали? – усмехнулась Алла. – Мне просто интересно. Сколько стоит наша дружба? Хватит, чтобы попьянствовать месяц?
– Зря ты так, – покачала головой Снегирева. – Прости, Алла. Но никто подыхать не хочет. Я утром подумала. Хорошо подумала. И решила, что не смогу помочь. Без обид. У тебя нет детей – поэтому тебе легко рассуждать. Легко просить меня об услуге, которая… которой… Мне глотку перережут, а ты обо всем забудешь через день. И пойдешь в кабак шампанское пить. И с мужиками танцевать.