Любовь, похожая на смерть - Страница 38

Солод подумал, что история с запахами – это просто плохой анекдот. Относительно недавно на этой земле стоял лишь особняк тестя, больше похожий на дворец, окруженный лачугами. Этими лачугами были дачи, полученные от государства заслуженными работниками Академии наук России. Побывав в имении будущего тестя первый раз, Солод заметил в разговоре, что землицы вокруг дома маловато. Усадьбе нужен большой сад, тенистая аллея, живописный пруд с плакучими ивами на берегах. И еще хорошо бы добавить рощицу с беседкой в старинном русском стиле. Или еще что-нибудь этакое, для души.

Носков ответил, что пытался договориться с соседями, выкупить их землю, сломать дачи, а на свободном месте построить хотя бы флигель. Но люди не хотят продавать землю. «Это ведь их право?» – заметил Носков. «Неотъемлемое право», – кивнул Солод. Через пару лет, когда он стал здесь полноправным хозяином, быстро уладил все вопросы. Дачи освободились, владельцы получили немного денег или путевку на кладбище. И только один старик-профессор никак не хотел съезжать; он не брал деньги и грозился пристрелить из ружья любого, кто приблизится к его дому ближе чем на десять шагов. Даже уговоры милиционеров, купленных Солодом, не возымели действия.

Дом пришлось поджечь вместе с профессором. Старика вытащили из пламени пожарные. Через неделю он умер в больнице от обширного инфаркта. Солод хорошо помнит, как выглядел этот безумец: седые патлы, обгоревшая жидкая бороденка, желтая цыплячья шея, нательный крест на худой груди. Он всегда носил с собой ученическую тетрадку, в которую записывал какие-то математические формулы. Солод помнит его домработницу, неотлучно жившую при старике, старомодно одетую женщину с плоской грудью и длинным носом.

Вот эту чертову бабу из огня вытащить не удалось. Впрочем, у нее был выбор: жить или умирать. Она видела, что дом уже охвачен пламенем, что надо бежать из него, пока не рухнула крыша. Но домработница, или кем она там была, не выходила за порог и выкидывала через распахнутое окно какие-то вещи, которые казались ей дорогими и памятными. Солод видел эту сцену от начала до конца своими глазами. Вот баба метнулась к окну, выбросила на траву тяжелый альбом, полный фотографий. Карточки вывалились на траву и, подхваченные ветром, разлетелись по сторонам. На локтях женщины загорелись рукава ночной рубахи, волосы уже начали тлеть, готовые вот-вот вспыхнуть. Но еще оставался шанс… Баба снова пропала из вида. И больше не появилась.

– Господи, – сказал Солод, обращаясь к самому себе. – Господи…

Он до сих пор помнит дым и чад той ночи, чувствует сладковатую вонь горелого мяса, еще долго витавшую над пожарищем. Может быть, столь сильное впечатление осталось, потому что он сам бросил в разлитую вокруг дома солярку промасленную тряпицу. И старая дача вспыхнула, будто была построена из соломы. Позднее среди обугленных деревяшек найдут обгоревшее тело женщины и брошку – точнее, обугленный металлический вензелек: первые буквы имени и фамилии профессора. Эту дешевую безделицу она носила на груди.

После смерти профессора с его дальними родственниками удалось быстро договориться, за небольшую плату они уступили землю. И еще долго благодарили Солода за его щедрость и доброту. «У вас золотое сердце, – сказал племянник покойного профессора, принимая деньги. – Дача не стоила так дорого». Солод печально улыбнулся в ответ. «Это мой человеческий долг, – ответил он. – Я просто обязан помочь людям, попавшим в беду. Мужайтесь. Такое горе». Мысленно он послал собеседника к чертовой матери и даже еще дальше.

Как выяснилось позднее, у той домработницы родни не было. Все вещи, что она спасла, в том числе альбом с фотографиями, впоследствии отнесли на помойку. История с пожаром быстро поросла травой забвения. Все прошло, все забылось. А этот проклятый запах остался. Кажется, им пропиталась вся здешняя земля, кусты и деревья, даже пруд, заросший кувшинками. Из земли иногда вылезают угольки, какие-то обгоревшие деревяшки. Откуда они здесь? Ведь грунт из-под сгоревшего дома был вывезен давным-давно.

Глава 10

Солод поднял телефонную трубку, набрал внутренний номер и, когда услышал голос Вадима Гурского, спросил:

– Вадик, ты чем сейчас занят? Тогда спускайся в тир. Постреляем.

– А не поздновато, Леонид Иванович?

– Ничего. В самый раз.

Солод нажал кнопку, вмонтированную в столешницу; тут же пришел в движение книжный стеллаж. Заскрипев, он сдвинулся в сторону, открыв проход в узкий коридор и на лестницу, по которой Солод быстро сбежал в подвал.

К идее своего архитектора смонтировать тут лифт, спускающийся в подземный этаж, Солод отнесся отрицательно. «Я спортивный мужик, играю в теннис и гольф. А ты, зараза, хочешь продать то, от чего даже паралитики отказываются? Езжай на своем лифте в задницу».

Солод прошагал мимо темного кегельбана, где в полумраке были видны лишь белые кегли, похожие на бутылки с молоком. Тускло светилась облицованная медью стойка бара, и выстроились в ряд высокие табуреты для желающих выпить. Солод так и не вспомнил, когда последний раз катал здесь шары, пил «Манхэттен», «Мартини» или что покрепче. Дела, суета жизни… Совсем не остается времени на удовольствия.

Солод вошел в просторное помещение. В кресле возле шкафов с оружием развалился Вадим Гурский. Он ни о чем не спросил, только приложился к стакану с фруктовой водой, двумя пальцами погладил тонкую полоску усов. Солод снял с подставки карабин «тигр», распечатал коробку с патронами и зарядил обойму. Он никогда не пользовался наушниками, заглушавшими выстрел, не надевал предохранительные очки. Встал возле стрелкового места у огневого рубежа в пятьдесят метров.